Рассмотрение геометрии и риторики в их историческом развитии как взаимосвязанных и взаимодополняющих дисциплин и возможных техник или методов осмысления и моделирования, описания и репрезентации в архитектуре позволяет говорить о геометрии риторики как создании пространственно-временных, физических и виртуальных, понятийных и предметных отношений с помощью риторических средств как в сфере языка, так и текста; или риторике геометрии как моделировании риторических фигур, в том числе умозрительных и физических организационных и топологических структур, понятийных и семантических конструкций, с использованием геометрических элементов и правил. При этом характер и способы возможного взаимодействия геометрии и риторики могут выявляться как на уровне исторического изучения и теоретического осмысления архитектуры, так и с инструментальной точки зрения создания архитектурного произведения. Исторические предпосылки и принципы взаимосвязи геометрии и риторики в архитектуре и архитектурной теории прослеживаются уже в трактате Витрувия, где их взаимодействие проявляется посредством геометрического осмысления (ratiocination) канонической риторической структуры.

На основании анализа деревянных досок из мастабы Хесира предложена история появления царского локтя, начавшаяся с нахождения дроби 7/8 для равностороннего треугольника во времена фараона Джосера (XXVII в. до н. э.). Высказано предположение, что закреплению особого положения локтя в 7 ладоней, в том числе и в роли стандартной высоты для расчета наклона пирамиды, способствовало последовательное использование дробей 7/4 и 7/5 для √3 и √2 в Ломаной пирамиде Снофру, 14/11 - в пирамиде Хуфу. Показано, что при Джосере основным был модуль в 8 ладоней и длиной 63-63,5 см. Приведены факты, поддерживающие представление о применении этого модуля до Ломаной пирамиды Снофру включительно. Произведена реконструкция определения основных размеров этой пирамиды в модуле 63,2 см. Получается, что царский локоть, скорее всего, был введен при строительстве Розовой пирамиды в Дахшуре, а окончательно закреплен только при строительстве пирамид в Гизе. Проведен более тщательный, чем принято, математический анализ пропорций камер из трех пирамид Снофру, результаты которого говорят о развитии математики того времени в сторону поиска квазипифагоровых троек чисел.

В данной статье проводится исследование порталов раннехристианских церквей Тур Абдина IV-VIII вв. и рассматривается проблема модификаций античной темы в архитектурной традиции этой восточной провинции византийского мира. Впервые предлагается типологическая классификация антикизирующих порталов данного региона, которая показывает разнообразие композиций, созданных христианскими зодчими. Типологическая классификация позволила выявить специфические особенности интерпретаций античной темы каждого из трех типов порталов раннехристианских церквей Тур Абдина.

Статья посвящена анализу примечательного резного декора сводов и стен скального памятника региона Тыграй (Эфиопия) - Укро Марьям Амба Сэнэйти. Среди прочих элементов, некоторые ячейки сводов при помощи имитации балочного креста разделены здесь на четыре равных сегмента, в каждом из которых размещен небольшой купол. Данная композиция представляется нетипичной для эфиопской традиции, но в то же время глубоко символичной. В поисках генезиса данного решения и аналогий автор статьи обращается к традиции церковного зодчества анатолийско-кавказского региона, прежде всего Армении. В храме Укро Марьям обнаруживаются и другие декоративные сюжеты, имеющие сходство с традиционными архитектурными решениями христианских Грузии и Армении. В частности, жгуты, декорирующие стены храмов, и гирьки со спиралевидным рельефом. Вопрос о возможном влиянии государств закавказского региона на Эфиопию остается открытым, но автор обращает внимание на ряд параллелей в решениях, вероятно, восходящих к общему корню - раннехристианскому искусству, а в конечном счете к античной традиции. Можно предположить непосредственное влияние прототипов, объединяющих традиции двух отдаленных друг от друга регионов, как из мира идей, так и реальных географических регионов, ставших перекрестками для христианских культур Эфиопии и Армении. Конечно, местом встречи представителей эфиопской и армянской Церквей был Иерусалим, но не менее важную роль мог сыграть в этом вопросе Египет. Статья не претендует на полноценный ответ на поставленные вопросы, она является «первым шагом», основой для дальнейшей научной работы по изучению истории церковного зодчества христианского Востока, аспектов межрегиональных влияний и генезиса архитектурных форм.

Данная статья посвящена витым колоннам французской поздней готики, которые проанализированы с точки зрения двух аспектов. Первый относится к вопросам формообразования, второй посвящен соотношению спиралевидной колонны с конструктивными особенностями готического устоя. В статье рассмотрены церкви Нотр-Дам-Сен-Лорен в Э, Сен-Круа в Провене, Сен-Валери в Варенжвиль-Сюр-Мер, Сен-Мартен в Вёль-ле-Роз, Сен-Жак в Дьеппе, Нотр-Дам в Офе. Некоторые из этих церквей (например, церковь Нотр-Дам в Офе) и, в частности, их витые колонны никогда не становились предметом специального исследования. Достаточно близкие, а иногда приблизительные датировки появления витых колонн (конец XV в. - первое десятилетие XVI в.) позволяют отказаться от хронологического принципа и выстроить логику статьи, основываясь на принципе включения витых форм в ордер, принятии ордерными элементами витых форм.

В статье представлен обзор декоративных элементов и орнаментальных мотивов храмов Эпира XIII - начала XIV в., а также памятников региональных центров Эгейской и Северной Македонии, восходящих к эпирской традиции. При сохранении единства принципов включения декора в композицию фасада видовой и иконографический вокабуляр декора в этих памятниках варьируется: это разнообразные орнаменты из простого и вырезного кирпича, глазурованная керамика, полихромная облицовочная кладка, рельефные иконы. Обзор дополняется выводами относительно закономерностей развития фасадной декорации в самой эпирской школе и в ходе ассимиляции эпирской традиции в региональных центрах Македонии.

Статья посвящена архитектуре монастырей, возникших на невысоких склонах горного массива Фрушка-Гора в период после османского завоевания региона в XV-XVII вв. В данной статье анализируются архитектурные особенности наиболее ранних построек и их влияние на дальнейшее развитие церковной архитектуры этой области. Исследование архитектурной специфики фрушкогорских монастырей проводится в сравнении с практикой церковного зодчества в других регионах сербского присутствия в контексте культурно-политической истории начиная со второй половины XV в. и до XVII столетия включительно. Таким образом, рассматриваются несколько этапов возрождения церковного строительства после утраты сербами независимости: вторая половина XV - начало XVI в. и вторая половина XVI - XVII в. Анализируются специфические черты, обосновываются критерии данной периодизации. Рассмотрение памятников начинается с ранних церковных построек как в Фрушке-Горе, так и на всей территории Воеводины, где отмечаются схожие процессы в архитектуре. При этом особое внимание уделяется проблеме интерпретации архитектурных форм триконхов моравского периода в зодчестве рассматриваемых территорий в границах обозначенной хронологии. В исследовании задействован круг памятников, достаточно полно характеризующий основные архитектурные и художественные тенденции, свойственные возрождению сербской церковной архитектуры в условиях утраты политической независимости: монастыри Крушедол, Раковац, Велика Ремета и Шишатовац. В итоге автор приходит к выводу, что одним из ключевых памятников эпохи, который оказал значительное влияние на развитие архитектуры не только фрушкогорских монастырей, но и всей Воеводины, можно считать кафоликон монастыря Ново-Хопово. Архитектурные особенности и обстоятельства возведения этого ансамбля также рассматриваются в данной статье.

Принцип иерархичности в китайской архитектуре, начиная с эпох Чжоу и Хань (IV–III вв. до н. э.), был устойчивым и неизменным, объединяя общими законами построения комплексы и сооружения различных эпох и функционального назначения, став тем самым одним из обязательных признаков нормативной архитектуры Китая, наряду с единством числовых и геометрических пропорций, пространственной регулярностью и модульностью. Зародившись еще до Конфуция, система ритуалов, подчинявшаяся социальной иерархии и основным мировоззренческим концепциям, была в полной мере воспринята конфуцианским учением и возведена в ранг всеобщего закона Дао, следование которому обеспечивало порядок и процветание Поднебесной. С возникновением при династии Чжоу учения Конфуция, а особенно со времен династии Хань, когда конфуцианство соединяется с системой государственного управления, идея иерархичности начинает входить во все сферы человеческой деятельности, включая и архитектуру.

Анализ китайской нормативной архитектуры позволяет найти проявление иерархичности в следующих областях: пространственная организация городов и архитектурных комплексов, формы сооружений, конструкции и отделка.

Пространственная иерархия главным образом выражалась в соподчинении пространств архитектурных комплексов, выделении доминант, строгой иерархии силуэтов. Формальное выражение иерархии проявилось в наиболее крупных частях сооружений, таких как крыши и стилобаты построек, а также в регламентации ширины и глубины зданий. В конструктивном отношении было выработано несколько определенных типов построек, каждый из которых соответствовал своему рангу. Также существовал ряд конструктивных элементов, применение которых дозволялось только в постройках высоких рангов. Иерархия декоративных элементов была, пожалуй, наиболее богато разработанной. Она проявлялась как в подборе строительных и отделочных материалов, так и в колорите, скульптурном убранстве, видах резьбы и росписей.

В статье рассматривается эволюция теоретических представлений об оборонительном зодчестве на протяжении 1700 лет, с середины III в. до н. э. по середину XV в. Древнейший дошедший до нас трактат, в котором значительное место уделено фортификации, это труд Филона Византийского (сер. III в. до н. э.). Взгляды Филона в статье сопоставляются с представлениями о военной архитектуре Витрувия (вторая пол. I в. до н. э.) и Вегеция (рубеж IV и V вв.). После долгого перерыва, только в XV в., появляется новый архитектурный трактат Леона Баттисты Альберти «Десять книг о зодчестве». Еще один привлекаемый в данной статье «Трактат об архитектуре» Кватроченто принадлежит перу Антонио ди Пьетро Аверлино, более известного как Филарете. Автор статьи ставит перед собой задачу выяснить, насколько теоретические взгляды античных авторов воплощались на практике и оказались востребованы в эпоху раннего Возрождения - в Кватроченто, когда после долгого забвения вновь появляются архитектурные трактаты, а военное зодчество находится в поиске новых форм и испытывает переход от средневековых образов к «новой фортификации» (fortificazione alla moderna, как ее называли в Италии). Ввиду большого объема статья разбита на две части. Первая часть, в которой внимание было уделено планам оборонительных сооружений, была опубликована в выпуске 16 журнала «Вопросы всеобщей истории архитектуры». В представленной второй части разбираются архитектурные формы и военно-инженерные сооружения: рвы и внешние укрепления, куртины, башни, ворота. В результате проведенного анализа автор приходит к выводу, что взгляды Филона Византийского не были голой теорией, почти для всех упоминаемых им систем и архитектурных форм есть примеры из числа сохранившихся памятников. Более того, Филон, по-видимому, изобрел или предвосхитил некоторые новые решения в фортификации. Витрувий, Вегеций, Альберти и Филарете, по мнению автора статьи, не были знакомы с «Полиоркетикой» Филона Византийского, так как в их работах не встречается ни одной идеи Филона.

Статья посвящена деятельности парижского архитектора эпохи неоклассицизма и ампира. Несмотря на известность мастера, публикационные сведения о его работах продолжают носить противоречивый характер, а энциклопедические издания обычно ограничиваются лишь упоминанием его архитектурного путеводителя по Парижу и двух самых известных реализованных, но утраченных построек французской столицы: театр Фрейдо и купол Рынка зерна.

Жак-Гийом Легран (1753, Париж - 1807, Сан-Дени) - ученик Ж.-Ф. Блонделя, Ж.-Р. Перроне и Ш.-Л. Клериссо - создатель примечательных архитектурных и инженерных произведений, теоретик и соавтор Ж.-Н.-Л. Дюрана, Ш.-Л. Клериссо, Ш.-П. Ландона, а также других французских зодчих в обширной издательской программе переломной эпохи. Поддерживая контакты со многими важными фигурами художественной и интеллектуальной жизни западноевропейского пространства, он исследовал античное наследие, работая в области аналитической классификации, музеефикации, систематизации и градостроительного анализа, что позволило архитектору преуспеть в ряде любопытных и смелых проектов. Изменения его воззрений в послереволюционный период отражают значимый процесс формирования основ научных критериев архитектурной реставрации.

Хотя далеко не все реализованные постройки архитектора сохранились, а некоторые проекты остались лишь на бумаге, творчество Леграна, тем не менее, заслуживает пристального внимания. Он действительно внес значительный вклад в эволюцию архитектурной профессии, умело соединяя таланты инженера, архитектора, историка и критика, возрождая забытые рецепты конструктивных решений. Его обращение к идеям Ф. Делорма и их реализация объясняет отношение зодчего неоклассицизма к наследию Ренессанса.

Особый интерес к творчеству Ж.-Г. Леграна продиктован работой в Москве французского архитектора Николя Леграна (1738/41-1798), оказавшего значительное влияние на развитие русского классицизма.

Появление «османского барокко» в середине XVIII в. традиционно объясняется активизацией контактов Османской империи с Европой. В стремлении создать новый «имперский стиль», адекватно отражающий политические претензии Стамбула, восточные архитекторы охотно заимствовали готовый узнаваемый набор декоративных элементов, осторожно приспосабливая его к традиционным типам зданий и оживляя «законсервированные» формы султанского заказа (например, в мечети Нуросмание).

Однако европейские заимствования стали лишь одним из возможных направлений обновления. В поисках авторитетных образцов и в попытках выйти за пределы собственного классического наследия османские архитекторы обратились и к более близким источникам, нежели западные модели.

В нескольких стамбульских мечетях, построенных во второй половине XVIII в. главным придворным зодчим Мехмедом Тахиром, заметен последовательный отказ от опробованных европейских форм в пользу византийских и раннеосманских элементов, интерес к использованию фактуры и цвета как новых для османской культовой архитектуры выразительных средств (Аязма-джами). В результате возведенные им памятники (откровенно «византинизирующие» мечети Лалели, Зейнеп Султан) легко вписались в архитектурный контекст Константинополя, создавая впечатление перестройки древних византийских зданий и формируя в пределах (как хронологических, так и стилистических) «османского барокко» особую линию намеренной архаизации архитектурных форм.

В то же время руководство Тахиром реставрацией разрушенной землетрясением Фатих-джами в формах стамбульской «классики» XVI-XVII вв. предвосхитило замыкание собственно османского зодчества на стилизации и продемонстрировало необходимость изменения всей традиционной типологии культовой архитектуры.

Исследование служит раскрытию одной из страниц феномена включения хачкаров - изначально памятников мемориального назначения - в стены армянских церквей. Это явление, особо распространенное в центрах армянской диаспоры, в Новое время ярко проявилось в храмах донских армян и, в частности, в церквях Нахичевана (Нор Нахичеван, Нахичевань-на-Дону). Переселенные сюда крымские армяне перенесли с полуострова сотни хачкаров, которые разместили в строившихся церквях конца XVIII - начала XIX в. В статье собран фактографический материал о нашедших свое новое место крымских хачкарах, оценивается само явление включения их в стены строившихся на Дону церквей в рамках существовавшей традиции, приводится результат атрибуции сохранившихся до наших дней хачкаров. В связи с этим проведен новый анализ особой группы походящих на стелы хачкаров с полукруглым завершением и двумя устроенными друг над другом крестами. Среди них - привезенный из Крыма и размещенный в монастыре Сурб Хач. Обосновывается их генетическая связь не только с армянской традицией, но и с византийскими стелами. Выдвинуто предположение о том, что две древнейшие из них создавались в среде армяно-халкидонитской общины Крыма, чем можно объяснить не только форму стел, близкую к византийским, но и присутствие на них греческих надписей.

Краткий экскурс в практику помещения хачкаров в стены церквей в Крыму и других центрах развития армянской диаспоры позволяет полагать, что размещение хачкаров в строившихся в конце XVIII - начале XIX в. церквях Нахичевана и соседнего монастыря Сурб Хач, являлось, кроме всего, и актом верности общины собственной традиции. В условиях строительства церквей в стиле классицизма и последующей эклектики хачкары явились единственными архитектурными формами, сообщающими пространству храма и внешнему окружению национальную атмосферу.

Выбор архитектурного сооружения, которое будет представлено на Всемирной выставке, отражает желание страны сформировать свой образ на мировой арене. По архитектуре национальных павильонов интересно проследить направление развития той или иной страны и, конечно, уровень ее архитектуры, а также официальное признание определенного стиля. К третьему десятилетию ХХ в. большинство стран уже воспринимают Всемирные выставки как архитектурное состязание, возможность представить смелые архитектурные эксперименты, продемонстрировав свою включенность в поле мировых архитектурных достижений.

Для Японии выбор архитектурно-художественного образа павильона для Всемирной выставки 1937 г. имел большое значение, ведь он отражал столкновение нескольких стилевых направлений, боровшихся за лидирующие позиции внутри страны этого периода. С определенными сложностями проходил процесс отбора и утверждения выставочного павильона. Статья ставит своей целью, с одной стороны, раскрыть логику предъявления Японией своей архитектуры на довоенных Всемирных выставках, выявив роль и место в этом ряду Экспо-1937. А с другой - провести смысловую параллель между выбором проекта павильона К. Маэкава, а затем и отказ от него с последующим утверждением проекта Дз. Сакакуры и борьбой архитектурных стилей внутри страны за лидерство и официальное признание.

В США зодчий-эмигрант Константин Перцов приобрел известность как архитектор-модернист. В середине 1940-х гг. проектировал гражданские здания в стиле рационального модернизма, экспериментировал с образами архитектуры будущего, возводя дома в духе футуризма. Их черты Перцов ввел и в контекст церковного зодчества. Несмотря на то, что по его проектам было построено всего два храма, проблема малоизученности творческого наследия архитектора, одним из первых экспериментировавшего в стиле модернизм в области церковного зодчества, остается. Проведенные архивные изыскания в музее-архиве Свято-Троицкого мужского монастыря (Джорданвилл, штат Нью-Йорк), в Толстовском фонде, в Архиве Православной церкви в Америке, а также анализ публикаций местной прессы, посвященных архитектору, и материалов, полученных с американских генеалогических сайтов, позволили автору статьи ввести в научный оборот значительный пласт новых сведений. Проектируя в начале 1950-х гг. храм Трех Святителей в Ансонии, штат Коннектикут, Перцов вел смелый диалог с переработанным архитектурным наследием России и США. Объемно-планировочная структура храма обогащена новым звучанием, отчетливо артикулирующим признаки модернизма. Экстерьер Свято-Троицкого собора в Бостоне, штат Массачусетс (1960), также решен в модернистской манере, но в заметно более сдержанной, его образная и пластическая программа мягче и традиционнее, чем у храма в Ансонии. Все проекты впервые описаны с применением метода искусствоведческого анализа. Архитектурное творчество Перцова подготовило почву для дальнейшей трансформации православного зодчества на территории США и было наследовано в проектах других крупных русских архитекторов-эмигрантов.

Статья посвящена сборным деревянным домам, привезенным в Советский Союз из Финляндии в 1944- 1955 гг. Исследуется как дома, изначально предназначенные для финских условий, были модифицированы для разных регионов советской страны. В центре внимания - дома производственной компании Puutalo Oy, которая была основана в 1940 г. с целью рационализации, стандартизации и индустриализации деревянного домостроения. Дома спроектированы финскими архитекторами, a предлагаемая ими технология сборки была разработана под влиянием Швеции и Германии. Финское производство было развернуто очень быстро. Сборные дома Puutalo Oy изначально были призваны удовлетворить острую потребность в жилье 420 000 эвакуированных из районов, переданных Советскому Союзу в марте 1940 г. Однако после Второй мировой войны большинство сборных домов Puutalo Oy было доставлено не на отечественный рынок Финляндии, а в Советский Союз в качестве репараций и в качестве экспорта до 1948 г. и до 1954-1955 гг. по клиринговым торговым договорам, - а также на все обитаемые континенты мира. В статье исследуется значение этих домов для послевоенного развития Советского Союза.